Беслан, девочка, окно. 15 лет спустя
https://expert.ru/russian_reporter/2019/15/beslan-devochka-okno-15-let-spustya/Репортаж
Москва, 19.08.2019
Дмитрий Беляков
«Русский репортер» №15 (480)
(все фото в статье: Дмитрий Беляков - прим. Petrov)Знаменитая фотография. 3 сентября 2004 года, штурм захваченной террористами школы в Беслане. Среди взрывов, криков и крови — раненная в ногу шестилетняя девочка пытается забраться в окно, чтобы найти свою маму. Снимок сделал Дмитрий Беляков, автор этого материала. И сейчас, через 15 лет, он снова встретился с Аидой и Ларисой Сидаковыми, которые тогда, к счастью, сумели выжить.
#Беслан
#Трагедия
#Общество
Репортаж
Беслан, девочка, окно. 15 лет спустя
Бывшие заложники Аида и Лариса Сидаковы 15 лет спустя возле того самого окна
Дмитрий Беляков
ЛарисаМы втроем оказались в спортзале: я, Аида и Таймураз, мой отец. Больше всего я боялась за папу. У него был диабет; из-за сильного обезвоживания папа лежал пластом, часто терял сознание. Когда он проваливался в пугающее беспамятство, я хлестала его по рукам, по шее, по спине…
Вода, вода, вода… На заднем дворе нашего дома, где есть выход в сад, стоит старый железный кран. В любой момент ничего не стоило подойти к этому крану и напиться. И я мечтала: сунуть под этот кран голову — и пить, пить… На третий день от жажды мой язык уже распух, десны воспалились, слюны не было, все внутри пересохло до такой степени, что я отплевывалась собственной кожей. В шаге от меня лежала молоденькая девчонка с глазами, вылезшими из орбит, как у выдернутой из воды рыбы.
На второй день по разрешению террористов мы с группой заложниц шли в туалетную комнату. В коридоре я столкнулась с Полковником, командиром террористов. «Куда нам?» — спросила я. Он окинул меня презрительным взглядом и махнул затянутой в перчатку рукой: «Туда вот иди. Там туалет для вас. Эй, узнаю, что вы пьете там воду — убью лично! Понятно или…?» И мы все проглотили языки.
Я надеялась на хитрость: напиться водой из сливного бачка, принести отцу хотя бы во рту, но, как назло, бачок оказался литым, с несдвигаемой крышкой.
В зале сидели в основном молча. Террористы запретили нам общение. Да и о чем говорить? Мы сидели и тупо ждали, что будет.
Зато террористы то и дело речи толкали. То политическая лекция, то религиозная проповедь… После визита Руслана Аушева выступала какая-то женщина. Смысл обращения был таков: «Мы здесь, чтобы выгнать войска из Чечни». Прямо как на сцене выступала. И что вы думаете? Ей даже аплодировали. Кто? Шут их знает. Как странно…
На второй день после визита Аушева к вечеру террористы внезапно «подобрели». Слух прошел, что какой-то коридор готовится. Напряжение на время спало, у Полковника даже улыбка на роже появляться стала. Нам сказали: «Мы поедем домой, и вы — по домам…»
Некоторых террористов вдруг охватил странный приступ заботы о пожилых заложниках: они взялись пересаживать наших мальчишек, а их места предлагать тем, кто постарше. Дошло до нравоучений в адрес молодых людей. Я четко расслышала нарочито громкие упреки из уст террористов: «Вы разве мужчины? Разлеглись тут сами, а вот женщина сидит, мучается…» Трудно было в эту идиотскую клоунаду поверить, но они торжественно поместили в «ВИП-уголок», где можно было как-то прикорнуть на полу, одну из стареньких заложниц, которую эти твари сами же держали под автоматом. Надо было видеть, как они гордились своими усилиями! А вы представляете, каково было этой бедной женщине?
Дальше еще смешней. Один из террористов, высокий такой, без маски, которого мальчишки меж собой называли Али, стал вдруг искать розетку, чтобы дать нам послушать какую-то свою музыку! Правда, потом то ли передумал, то ли розетку не нашел. Театр абсурда, в общем. Мы уже в догадках терялись, чего от них ожидать: пристрелят или концертом по заявкам порадуют?
Вечером 2 сентября часть заложников они переместили в маленький тренажерный зал, примыкавший к спортзалу. Я кое-как подняла отца, и мы поплелись. Вначале эта «эмиграция» нас обрадовала: в тренажерке было значительно прохладнее. Ночь со 2-го на 3-е мы там и провели. Можно сказать, это был «номер с кондиционером», потому что детям без платьев было даже холодно. Проявлением редкого милосердия было разрешение еще раз сбегать в туалет и попить. Я не видела лица террориста, он носил маску, но он тихонько попросил, чтобы мы сделали это как можно незаметнее. Разумеется, туда ломанулась разом вся группа, дети устроили возню, и уже другой террорист психанул, выгнал «доброго», разбил, расстрелял все раковины-умывальники, наорал на заложников и хорошенько пригрозил. Перепуганные, мы сидели на полу в тренажерке и слышали, как совсем рядом журчит вода. Она прямо-таки фонтаном била из какой-то искореженной пулями раковины. Это было невыносимо! Я не утерпела: отец ужасно мучился, дочь то и дело теряла сознание, я и сама вся пересохла. Я выбрала момент, когда наш охранник вышел, быстро проползла в туалет, подобрала там на замусоренном полу маленькую баночку (остатки сухпайков самих террористов) и мгновенно наполнила ее водой. В тот миг, когда я вернулась, в тренажерку заглянул этот псих с автоматом. Я застыла с банкой в руке. Он уставился на меня зверем, взгляды наши столкнулись. Бандит поднял ствол и направил его мне в лицо. Секунды мертвой тишины, журчание воды, вся моя жизнь пронеслась у меня перед глазами. Он не выстрелил. Почему? Не знаю… Это был первый раз, когда смерть заглянула мне прямо в глаза. На третий день я ощущала ее близкое дыхание по крайней мере дважды. Я часто задумываюсь, почему я выжила…
Никакого коридора им не дали, и утром 3-го все резко изменилось. Нас подняли рано утром, приказали всем встать по трое и объявили так: «Мы пришли сюда умирать…» Потом была религиозная лекция про рай и шахаду (в исламе — мученическая смерть за веру. — «РР»). Вся их «доброта» в момент иссякла. Один из террористов сделал заявление: «Мы убьем столько ваших детей, что это нам на том свете зачтется, потому что они не станут наркоманами и проститутками». Нас вернули в спортзал и сказали, чтобы мы готовились к смерти, так как скоро начнется штурм. Вот тогда нам стало по-настоящему жутко, потому что мы поняли, что надежды террористов на уступки рушатся, что выхода не просматривается, что в самом деле не будет никакого коридора, и настоящих переговоров о спасении заложников не будет тоже.
Ближе к обеду у одного из террористов началась истерика. Он принялся вдруг стучать прикладом об пол и выть: «Я бы всех вас перестрелял и повзрывал, но дан приказ пока не стрелять!»
АидаЯ пряталась под партой — мы забежали в наш класс с началом захвата школы. Там же, в классе, оказался мой дедушка Таймураз. Я обрадовалась родному лицу, но террористы вошли и всем приказали идти в спортзал. В коридоре, по дороге в зал, я увидела маму. Стало не так страшно. Посадили нас на полу, в разные сектора зала — дедушка сидел у окна, мы с мамой чуть дальше, но я все равно к дедушке ползала потихоньку.
Я видела, как застрелили Руслана Бетрозова. Он стоя говорил с заложниками, потом один из бандитов спросил у него: «Все сказал?» и выстрелил… Все закричали в ужасе. Тело Руслана террористы протащили по полу. За убитым тянулся жирный ручей крови.
После этой казни террористы принялись развешивать бомбы по залу. Они забрали мобильники у заложников. Мама не хотела отдавать, но я ее уговорила: боялась, что они что-нибудь сделают, если найдут…
Пить я попросила лишь один раз, когда невмоготу уже было терпеть. Мама сказала, что придется терпеть, и я терпела. Только спросила маму, купит ли она мне большую коробку сока потом, когда нас отпустят. Когда мне совсем уже стало плохо от обезвоживания, я попробовала пить свою мочу (так многие делали), но не смогла: гадость же…
Я не ныла. Я же не тупая, понимала, что произошло. Не хотела никому действовать на нервы. Что я делала? Спала, сидела тихонько. Просыпалась — каждый раз неприятный озноб: я снова здесь… О себе не думала. А дедушке было плохо, и я боялась за него. Еще думала, что бабушка сходит дома с ума…
В момент взрыва я лежала у мамы на коленях головой и дремала. Помню яркую вспышку, грохот, столб дыма. Очнулась я уже на улице. Рядом сидела на траве какая-то незнакомая пожилая женщина. Она окликнула меня, позвала за собой, но я не пошла. Я даже не осознавала, что у меня пулевое ранение в ногу, что спина в осколках, боли не чувствовала. Мною двигал детский инстинкт — найти маму. Я звала, она не отзывалась. Потом мне показалось, что где-то за стеной грохота стрельбы и человеческих воплей я услышала ее голос. Все дальнейшее было как в тумане.
«Я пряталась под партой — мы забежали в наш класс с началом захвата школы. Там же, в классе, оказался мой дедушка Таймураз. Я обрадовалась родному лицу, но террористы вошли и всем приказали идти в спортзал. В коридоре, по дороге в зал, я увидела маму. Стало не так страшно»
ФотографЯ помню себя. Мне 34. Одет в «горку», как и все во 2-й ГСН (группа спецназ) 8-го ОСН (отряд специального назначения МВД «Русь»). Это чтобы не выделяться. Бронежилет правда, чужой — своего тогда не было. Мне разрешил находиться с отрядом лично командир отряда, который знал меня по работе в Чечне.
В ночь на 3 сентября офицер штаба отряда довел до подчиненных последнее распоряжение сверху: «Мы больше не в резерве, готовимся к работе». Инструктаж был кратким. В боевой обстановке никто не будет устраивать митинг и призывать повысить бдительность: объясните задачу, скажите главное и дайте людям время подготовиться и отдохнуть. Командир 2-й ГСН Илья сформировал штурмовые группы. Всего их было шесть. Больше никаких особенных уточнений не было.
План работы был простым: на штурм идут «старшие братья» — бойцы ЦСН («Альфа» с «Вымпелом»). Если они увязают в здании, «русичи» идут вторым эшелоном и помогают. Также на 2-й ГСН лежали функции обеспечения и доставки в случае необходимости дополнительного боекомплекта для «старших братьев», и, разумеется, если в штурмовых ЦСН не хватит собственных ресурсов, «бацики» (солдаты-медики — производная от слова «бацилла». — «РР») из «восьмерки» были дополнительно проинструктированы на предмет оказания первичной помощи раненым и срочной эвакуации.
Больше ничего не обсуждали и не уточняли по простой причине: плана штурма, как такового не существовало, поскольку не знали… ничего. Даже с какой стороны штурмовые будут заходить в школу, было непонятно. Ночью почти не спали, ждали команды «вперед», но приказа не было.
Рано утром 3 сентября вместе со 2-й ГСН я и попал туда, где находились снайперские пары «Альфы» и «Вымпела» — в хрущевку, расположенную в Школьном переулке и развернутую торцом к школе № 1. До корпуса школьной столовой от нас было не более восьмидесяти метров.
3 сентября в 13.02 стены спортзала сотрясли два мощных взрыва. Хронология дальнейших событий — хаотичное бегство заложников, сражение между спецназом и террористами — хорошо известна. Находясь на позициях спецназа до глубокой ночи, я мог снимать их действия, но самый главный мой фоторяд той исторической драмы был сделан между 13:54 и 14:07.
Перемещаясь по комнатам вовсю уже воевавшей хрущевки, я искал какую-то удобную точку для съемки, чтобы не мешать бойцам ЦСН и самому выполнить работу. Угловая квартира, где находились позиции Павла, снайпера «Альфы» и пулеметчика с позывным «Рулет», была небезопасна: у окна не встанешь — или убьют террористы, или перекрываешь рабочий сектор снайпера, работающего из глубины комнаты. В соседней квартире я обнаружил выход на балкон, где можно было расположиться, прикрываясь углом стены. Деревья перед домом в 2004-м еще не были высокими, как сейчас, и весь спортзал оказался передо мной как на ладони…
ЛарисаПо залу ходить запрещалось, и мы… ползали. Как можно незаметнее, почти как ящерицы. В какой-то момент у меня возникла идея сесть рядом с моей одноклассницей Ирой Налдикоевой. Хотелось хоть немного разгрузить ноющий позвоночник, устроиться спинами друг к другу, и мы с Аидой поползли… Едва я успела устроиться поудобнее, уложить дочь себе на колени, как меня ослепила яркая вспышка и в лицо пахнуло тротиловой вонью. В воздухе повисло дымное облако, внутри которого кувыркались золотые, переливающиеся пылинки. Они быстро падали вниз и обжигали. Сквозь дым я видела бегущих из зала. После второго взрыва, более мощного, никто не шевелился. Все лежали. Вот тогда я и потеряла дочь из виду. Паника, хаос… Ощупав руками пространство вокруг, я не нашла ее. Я дважды слышала голос дочери: «Мама! Где моя мама??» Вдруг кто-то воскликнул громко: «Пригнитесь!!!» Я обернулась на крик и увидела, что заколоченная террористами дверь в спортзал валялась на земле — выбило взрывной волной, и кто-то из бандитов готовился выстрелить из гранатомета сквозь дверной проем. Взметнулся столб пыли, резко запахло тротилом. У меня заложило уши, потемнело в глазах, сделалось страшно. Вокруг уже разгорался бой. Все пространство стреляло и страшно ухало, визжал рикошет, щелкали пули о кирпичи. Я замерла и сидела какое-то время не шевелясь. Кто-то из террористов приказал мне: «Бегом давай в столовую! Резче двигайся!» У меня и мыслей не было сопротивляться, но я уже была ранена, передвигать ноги стало больно, ныло левое бедро (у Ларисы ожоги, одно пулевое и множественные осколочные ранения. — «РР»), плюс страшная слабость из-за обезвоживания. В общем, я еле ковыляла. К тому же наступать на разбросанные по полу зала тела я не хотела и шагала как можно деликатнее. Террористы разозлились за мою медлительность: «Эй ты, ластами шевели! Резче, резче!» Я возразила им, что не могу наступать на живых людей. В ответ один из бандитов заорал: «Да какая тебе разница, живые, не живые! Давай двигай ластами, а то пристрелим!» В какой-то момент стало совершенно все равно; дочка потерялась, я ползла по стенке и утешала себя мыслью, что, наверное, где-то там ее найду. В одном из коридоров мне попался Георгий Фарниев (все помнят скриншот с видео, снятого террористами, на котором 10-летний мальчик, сидящий на полу рядом с бомбой, в ужасе прижимает к голове ручонки? Это и есть Георгий. — «РР»). Фарниевы — наши соседи, дети дружат, и Георгий спросил: «А где Аида?» Я покачала головой…
В столовой были котлы, полные воды — грязной, приторно пахнущей, с серовато-пенистыми хлопьями моющего средства. Вода!! Кто-то пил оттуда, а я не смогла. Возле этих котлов я и упала на пол мертвым грузом. А вокруг разверзся ад…
Мальчишек из числа заложников поставили в проемах окон, заставив работать живыми щитами. Один попытался спрыгнуть в окно (было невысоко, первый этаж). За ним ринулась еще одна заложница. Не успели: на моих глазах их застрелили в спину. Так и остались они висеть в окнах. До конца боя висели. Остальные стояли в проемах, голые по пояс, размахивали майками и кричали: «Не стреляйте, пожалуйста!!» Но стреляли все равно. Стреляли чем-то ужасно тяжелым. Мозги подлетали от этих залпов. Все в дыму, в пыли, верхний этаж горел и дышать было нечем. Будто сквозь вату я слышала рев двигателей бронетехники. Наверное, это были танки. Меня контузило раза три или больше, и несколько осколочных добавило. Я совершенно перестала что-либо соображать и даже ориентироваться в пространстве. Валялась на полу как тряпичная кукла, а потолок кружился перед глазами. Саднила голова, ужасно болел правый бок, ныла нога, в глазах все почернело. Поэтому, когда передо мной вдруг возник человек с автоматом, в черной спецформе с зеленым шевроном на рукаве и по-русски спросил: «Девушка, здесь еще духи где-то есть?», я среагировала смешно. Мне подумалось, что я умерла, и меня на том свете кто-то спрашивает про каких-то потусторонних духов… Спецназовец помог мне подняться и очень вежливо уточнил: «Скажите, пожалуйста, вы сами сможете идти?» А я смотрела на него, плакала и только головой мотала.
Ноябрь 2004, руины школьных классов.
Меня вытащили через развороченное взрывом окно бывшей столовой и занесли в дом рядом со школой. Там я увидела свою соседку Марину Гаппоеву. Мы спросили друг друга о своих детях. Я сказала, что не знаю, куда пропала Аида. Марина же сказала: «Дзера погибла. Я видела, она умерла. Взрыв…» Через какое-то время нас эвакуировал МЧС. По дороге врачи вкололи мне что-то, и я вырубилась. Во сне казалось, что я летаю. Парю по странному лабиринту и никак не могу найти выход из него. Это было неимоверно ужасное состояние, я намучилась… Наконец, выход из лабиринта я нашла, очнулась. В больнице Беслана…
ФотографКогда рассеялся дым после взрывов в спортзале и пространство очистилось настолько, что сквозь выбитые взрывами окна в телевик я смог рассмотреть все, что происходило внутри помещения, около 10–15 секунд я снимал c двукратным телеконвертором, сериями, торопливо, особо не всматриваясь в детали — только бы успеть. Когда первая оторопь сошла, зумировал шире, и тогда я увидел…
13:54:55. Среди обломков кирпича и кусков исковерканных оконных рам два тела на траве. Возле самой стены спортзала силуэт женщины в черной юбке и пестрой рубашке. Рядом, как бы прижавшись к ней, лежит ребенок. Полуголый, в одних трусиках, на худеньких ножках белые сандалии… В окнах видны лежащие вповалку тела. В дальнем углу зала, возле противоположного окна, рядом с батареей отопления отчетливо виден придавленный обломками человек. Он лежит неподвижно, лицом вверх, глаза закрыты, подбородок неестественно задран.
14:01:20. «Мой» ребенок сидит на траве, опираясь на правую руку. Судя по длинным волосам, собранным в пышный узел, это девочка. Женщина, изогнувшись, будто знак вопроса, нависает над ней. В окнах зала фигуры движущихся людей. В правой части кадра полураздетая женщина в распахнутой белой кофте перешагивает через лежащее на полу тело…
14:01:50. Женщина в пестрой рубашке исчезла. «Мой» ребенок встает на четвереньки. Отчетливо видно, что это девочка. И кровоточащая рана над правым коленом также видна отчетливо. В окнах хаотичное мельтешение. Поднявшихся людей все больше. На их одежде кровь, в позах — растерянность, страх. Человек возле батареи по-прежнему лежит неподвижно. В окне справа застыл мальчик лет десяти. Руки прижаты к ушам, на лице судорожная гримаса — печать контузии.
14:01:54. Девочка стоит на четвереньках, упираясь крохотными кулачками в землю, не в силах оторваться от земли, боясь потерять равновесие. Спутавшиеся волосы завесили лицо. Кровит правое колено. Контуженный мальчик в окне справа куда-то пропал. В двух других окнах все больше лиц. Ошеломленные случившимся люди приходят в себя, копошатся, встают. В первом окне три силуэта: женщина опирается на голую спину подростка, который сам едва держится на ногах и осторожно касается плеча стоящей перед ним полураздетой девушки. Люди озираются, осматриваются вокруг, поднимают глаза… Мне кажется, они заглядывают мне прямо в объектив и желают знать, какого черта я смею снимать их наготу, стыд и смерть: там, внутри, множество истерзанных осколками, голых, живых и неживых тел, все в куче — сорванная взрывами одежда, фрагменты тел…
14:02:52. Середина кадра. «Моя» девочка неподвижно сидит на траве под вторым окном. Вокруг разбросанные кроссовки, туфли, лоскуты платьев, крошево стекла, обломки шифера. Она сидит спиной (увидеть бы твое лицо…) Левая рука чуть отставлена в сторону. Внешне ребенок спокоен. Со стороны кажется, что она… медитирует. На самом деле ребенок кричит. Крик громкий! Громкий настолько, что сквозь грохот сражения его слышу я и два парня в «горках» и бронежилетах, стоящие за моей спиной. Слов не разобрать, не видно и лица, но мы точно знаем, что именно и кому кричит испуганный ребенок. Этот крик каждый знает: «МАМА!»
За секунду до этого, пытаясь залезть в окно, девочка не удержала равновесие, перебитая пулей ножонка сорвалась, и ребенок упал на траву. Девочка подняла голову вверх и еще раз, собрав все силы, позвала. Едва слышный плач: «Мама!» Напрасно… «Мамааа!!!» В плаче этом выплеснулись вся накопленная обида, отчаяние, усталость. Но контуженные люди, чудом уцелевшие после взрывов, заняты собой; они пытаются выбраться из-под обломков рухнувшей крыши, зовут на помощь, осматривают раны друг у друга, пытаются прикрыть наготу… Они не слышат слабого голоса девочки и не видят ее.
В третьем окне, в самом углу, справа на полу сидят две женщины. Одна, брюнетка, повернула лицо прямо в сторону моего объектива. Расширенные от гнева и ужаса глаза. В них немой, но очень прямой вопрос: за что с нами так? Другая женщина, сидящая за ее плечом, — мать. Мать «моей» девочки.
Я не знаю этого. Женщина не знает, где ее ребенок. А ребенок зовет мать, захлебываясь криком, бесконечно повторяя: «Мама! Мама! Мама!» Ее не слышат.
14:05:12. Девочка подошла к стенке и, пошатываясь, повернулась боком. Я вижу ее личико, худые ключицы, выпирающие ребра, измазанную кровью, слегка согнутую в колене правую ногу: в самой позе сомнение, уязвимость. Глаза опущены вниз, ребёнок нерешительно смотрит вперёд, перед тем, как сделать шаг.
14:06:54. Девочка забралась на уступ. Оттолкнувшись, вцепилась в подоконник и попыталась запрыгнуть. Я нажимал на спуск камеры, внимательно смотрел в видоискатель, снова давил на спуск, еще не осознавая до конца, что происходит. В левом углу того же окна вынырнула голова какого-то мальчика. Он что-то пытался рассмотреть на траве. Противоположный угол зала завален фрагментами изуродованных тел.
14:07:00. Девочка с неожиданной силой бросила свое тело на подоконник. По-птичьи выставив назад острые, худые локти, она подтягивалась выше и выше. Стоявший рядом спецназовец смотрел на зал в дальномер и вдруг закричал: «Куда ты? Стой!!» И мы заорали кто во что горазд. Мальчик в углу окна удивленно смотрел на девочку-птицу. Болтая ножками, она лежала на подоконнике всей грудью. У нее почти получилось. От пространства спортзала ее отделяли считанные сантиметры. Вместе с бойцами «Альфы» и «Руси» я строил предположения и прикидывал, насколько высоки шансы ребенка. Но ни один из нас, наблюдавших эту сцену, не смог бы вздохнуть с облегчением и поздравить друг друга.
14:07:01. Девочка сделала еще один толчок, широко расставила локти и… нырнула вниз. В углу окна мелькнуло испуганное лицо мальчишки с воспаленными глазами. Через секунду оба ребенка исчезли. Я опустил камеру. Вокруг молча стояли, пораженные увиденным, бойцы ЦСН. Нервно щелкала чья-то радиостанция, где-то этажом выше долбил длинными пулемет.
Полчаса спустя раздался третий по счету взрыв. Клубы белого дыма проглотили спортзал и всех, кто в нем находился. Еще немного погодя зал уже пылал.
АидаЯ не думала, я действовала механически. Поставила ногу на парапет под окном, откуда, как мне казалось, слышала мамин голос. Попыталась толкнуть свое тело руками на подоконник — не вышло, опрокинулась на траву. Больно ударилась затылком. Посидела-поплакала. Вторая попытка… После прыжка подтянулась на локтях, каким-то чудом перебросила ногу, зафиксировала положение, перелезла внутрь. Но там, внутри… мама меня не ждала, вокруг лежали люди и… то, что раньше людьми было. Я не рефлексировала весь этот ужас, не чувствовала боли в простреленной ноге, не думала о том, что могу сгореть в пылающем зале — я искала маму… А мамы не было.
Сейчас это кажется детской галлюцинацией, я совсем не уверена, что это на самом деле так, но, кажется, первую помощь я оказала себе сама: попыталась наложить повязку на правую ногу самостоятельно, так же, как «лечила» своих кукол дома. Подобрала какую-то тряпку и взялась за самолечение. Сразу же, очень резко, нахлынула боль. Двигаться стало невозможно. Я была одна в горящем зале, среди беспомощных, раненых или уже мертвых людей. Никого из близких вокруг. Мне стало очень страшно…
Помню возникший из дыма черный силуэт солдата (он был в черной форме с зеленым шевроном). Зеленый шлем, черная маска, оружие. Я подняла руку и крикнула: «Помогите мне!», и все произошло очень быстро. Через пару мгновений меня уже передали с рук на руки в окно. Все закончилось.
Лариса
Сентябрь 2005, Беслан, год спустя фотожурналист Дмитрий Беляков в гостях у Сидаковых.
В больнице меня раздели (нужно было ставить капельницу), а я возмутилась тому, что с меня содрали кофту. Наорала на врачей: «Мне что, голой ехать?» Они невозмутимо спросили фамилию, написали ее на груди фломастером и отправили меня во Владикавказ. Там в палате я была одна, и у меня началась истерика: «Ничего не хочу. Жить не хочу. Оставьте меня». Я вообразила, что все погибли, и я осталась одна. От лечения отказывалась. Твердила: «Не подходите ко мне, никого не хочу видеть». В общем, безобразно я себя вела… Когда уже моим родственникам стало известно, в какой я больнице, первыми ко мне приехали Марина и Таня Дзугаевы. Вижу — заходят, улыбаются. И сразу же, с порога — первые слова хором: «Живы! Все живы!» Меня сразу отпустило. Я рыдала… Медсестры стали шутить со мной: «Теперь тебя можно лечить?» Но меня вновь накрыло — я заподозрила, что меня обманывают из лучших побуждений, а поскольку все мобильники были утрачены и позвонить близкому человеку было невозможно, я вновь покрылась колючками, стала нервной. Мой терапевт во время осмотра спросил меня:
— Какой сегодня день?
А я не пойму, что ему надо, и спрашиваю:
— С вами все в порядке?
— Я бы сам хотел убедиться, что с вами все в порядке…
В общем, я была неадекватна. Только после звонка моей мамы из больничной палаты, где она была с Аидой, я успокоилась…
Дочь мне рассказала во время первого разговора: «Мама! Я к тебе в окно залезла. А ты где была?» Я ведь не поверила в это! И только когда увидела съемку Димы, все стало понятно. Что я поняла? Что моя дочь — сильная. Сильнее меня.
ФотографФоторяд с девочкой в окне мгновенно обошел все крупнейшие мировые СМИ. The Sunday Times, Telegraph, Stern, Bild, Der Spiegel, Paris Match, American Photo Magazine… Мне написали из трех изданий: найдите девочку, выясните ее судьбу! Читатели заваливали редакции письмами, буквально требуя выяснить, жив ли ребенок. Многие предлагали спонсорство в организации лечения, если потребуется.
Мы искали ее вместе с моим другом Марком Франкетти, который тогда был московским корреспондентом The Sunday Times. Нам помогал местный водитель Ирбек. Но — иголка же в стоге сена: ни имени, ни адреса, ни точных примет. У нас была единственная зацепка — моя фотография, где ребенок снят в профиль и можно как-то рассмотреть лицо. Мы размножили фото и взялись за поиски. Обклеили доски для объявлений, столбы, проверяли морги, говорили с людьми.
Я дал интервью тележурналисту канала «Россия» Аркадию Мамонтову для его программы «Специальный корреспондент». После этого Аркадий направил меня на местный владикавказский телеканал, чтобы там показали фото и попросили о помощи население — вдруг кто-то узнает ребенка. Затем, внимательно отсмотрев мою съемку, Мамонтов узнал на нескольких кадрах одного из завучей 1-й школы Елену Касумову (3 сентября я снял ее вместе с сыном убегающей от террористов). Елена в свою очередь опознала Азамата Тотиева — школьника, чье лицо маячило в том же самом окне, куда залезала «моя» девочка.
Семья Тотиевых встретила меня в траурном напряжении. Они только что похоронили шестерых своих детей — Бориса, Анну, Альбину, Любовь, Ларису и Дзерассу; маленького Азамата, который выжил чудом, они не хотели беспокоить. Ни на какие уговоры разрешить встретиться с мальчиком они не поддавались. Дядя Азамата хмуро сообщил, что ребенок в Москве, а потом будет эвакуирован в США для адаптации и лечения, но пообещал показать ему мои фотографии. Это ни к чему так и не привело. На другой день мне перезвонили от Тотиевых и сказали, что Азамат не узнал «мою» девочку и не знает, что с ней могло случиться после прыжка в спортзал (позже стало известно, что самого Азамата Тотиева спас от смерти офицер «Вымпела» лейтенант Андрей Туркин, накрывший телом гранату, брошенную террористом в группу заложников. От взрыва погиб спецназовец, несколько заложников получили тяжелые осколочные ранения, в том числе и Азамат, который потерял глаз. — «РР»).
Я был в растерянности. Ни спать, ни есть не мог. Как найти, установить, выяснить? Ночами мне снились кошмары: сотни обугленных тел в спортзале, ряды черных мешков в школьном дворе, где лежали мертвые дети и оторванная взрывом голова одной из смертниц, которую обнаружили в коридоре парни из 2-й группы 8-го ОСН.
Страх… то и дело накатывающий страх — услышать звонок какого-то неизвестного, который скажет что-то вроде: «Не хочется тебя расстраивать, парень, но не повезло твоей девочке…» Франкетти меня успокаивал и как мог внушал надежду. Мы прочесывали морги и обошли все больницы с фотографией в руках. Встречались с учителями-заложниками. Впустую… Никто или не узнавал «нашу» девочку, или строил неверные предположения. Были только ложные следы. Моя вера угасала. Я здорово напился в какой-то вечер и даже едва не подрался с Франкетти. Он меня потом простил.
9 сентября Ирбек, водитель, работавший с нами, предложил проверять не больницы, не морги, и не школы, а… детские сады. Ведь очевидно было, что «наша» девочка — первоклашка, и неудивительно, что ее не знают ни учителя, ни директор. Но ее могли вспомнить в детском саду. Нам повезло в детском саду № 4 «Ручеек». Милейшая, чудесная нянечка бросила беглый взгляд на фотографию и уверенно произнесла: «Как же не знаю? Я их всех, моих деточек, знаю. Это же и мои деточки, правильно? Аида это! Сидакова Аида. Вот их адрес…»
Через пятнадцать минут мы стояли перед большим домом из красного кирпича, совсем недалеко от разрушенной школы. К нам вышел крепкий седой мужчина, одетый в джинсовую куртку. «Таймураз Сидаков», — представился он и добавил: «Я был там… в школе, с дочкой и внучкой». Дрожащей рукой я протянул ему пачку фотографий… Взглянув на них, Таймураз побледнел и выдохнул: «Аидушка…»
Еще час спустя я вместе с дежурным врачом отделения хирургии хорошо уже знакомой нам Владикавказской клинической больницы заходил в палату на третьем этаже…
У нее были огромные карие глаза, густые черные, сросшиеся возле самой переносицы брови и лукавая, белозубая, широкая улыбка Джулии Робертс. Звонкий голос, легкий, журчащий смех. Никакого намека на грусть в комментариях о пережитом! Рядом строго хмурилась и охала взволнованная бабушка Сима. А сама шестилетняя виновница торжества с гордым видом и определенно не желая драматизировать масштаб события, весьма непосредственно сообщала подробности своего чудесного спасения: как она залезла в окно в поисках матери, как не нашла ее и как ее спас «какой-то русский солдат».
«Ну конечно, это я! Это же мои сандалики. Только я их потеряла. Наверное, мама будет ругаться: она за них очень переживала…»
А я целовал ей руки и думал, что, наверное, это и есть счастье — найти того, кого так сильно хотел найти.
«В столовой были котлы, полные воды — грязной, приторно пахнущей, с серовато-пенистыми хлопьями моющего средства. Вода!!Кто-то пил оттуда, а я не смогла.Возле этих котлов я и упалана пол мертвым грузом.А вокруг разверзся ад…»
АидаВ Москву я первый раз тогда попала (в 2004 Аиду направили на лечение в столицу. — «РР»). К нам повышенное внимание было в госпитале. То клоуны приезжали, то чиновники, то артисты. Однажды очередные посетители спросили: «Девочка, а кого бы ты мечтала встретить или увидеть в Москве?» Не знаю почему, но у меня крутилась в голове песня про кошку певицы Маши Ржевской. А было мне тогда всего-то семь лет, вот я и ляпнула: хочу, мол, Машу Ржевскую! И что вы думаете? Приехала!! С подарками! Кошку мне подарила (сшитую из разных лоскутов ткани). Я ее храню до сих пор, кошку ту…
«Некоторых террористов вдруг охватил странный приступ заботы о пожилых заложниках: они взялись пересаживать наших мальчишек, а их места предлагать тем, кто постарше. Дошло до нравоучений в адрес молодых людей. Я четко расслышала нарочито громкие упреки из уст террористов»
А год спустя нам собаку подарили. Да еще редкой мексиканской породы чихуахуэньо. Вручал Кобзон лично! Мы, мягко говоря, растерялись…
В 2004-м, сразу после публикации фотографий Димы, к нам с мамой было приковано внимание мировой прессы. Кто только к нам не приезжал: газеты, журналы, телевидение. Англичане, американцы, немцы, японцы, французы, итальянцы… В декабре 2004-го при посредничестве Димы и по приглашению немецкого благотворительного телемарафона Ein Herz Für Kinder (один из крупнейших в мире гуманитарных фестивалей по сбору денег в интересах детей из разных стран, который привлекает в качестве промоутеров самых известных во всем мире селебрити. — «РР») мы полетели в Германию в качестве делегатов из Беслана. Кого мы только не встретили в берлинской телестудии! Борис Беккер, Владимир Кличко, Томас Готтшальк, Штеффи Граф, Андреа Бочелли… На телемарафоне собрали бюджет для строительства детского реабилитационного центра в Осетии (этот центр действительно был построен на следующий год и расположился на территории Алагирского монастыря. На этом немецкая сторона завершила свое участие в финансировании проекта, справедливо указав на то, что самая большая в мире страна, больше всех в мире добывающая нефти, газа и прочих чудес, должна быть в состоянии прокормить один центр для детей, пострадавших от теракта, который произошел на ее территории. В итоге расположенный в живописнейшем месте центр с перебоями проработал до 2015 года, в 2016–17 годах не работал из-за отсутствия финансирования, а в 2018-м функционировал… девять дней. — «РР»).
Меня в прессе называли «маленькая бесланская героиня». Это немного странно и, мне кажется, даже нескромно. Я не считала и сейчас не считаю себя какой-то «героиней». Я же понимаю, что это случайность и везение. Нам повезло: мы с мамой и с дедушкой выжили, хотя имели все шансы пропасть там. Так что — не беспокойтесь, звездной болезни со мной не стряслось.
ФотографЯ не люблю совпадений. В невероятных стечениях обстоятельств и сочетаниях чисел часто присутствует пугающий парадокс. Совпадения приводят к неверным обобщениям и ложным выводам, порождают мистические теории. Но что делать с этим?
Каждый год, как и все, Аида Сидакова отмечает свой день рождения. Так будет и сейчас. Тонкая женская рука перелистнет календарь и откроет на странице с нужной датой. Сентябрь. Одиннадцатое число…
По саду ходят две вислоухие кошки, серая и черная. Они бесцеремонно требуют, чтобы их кормили и чтобы с ними играли. Яблони, с которой я много лет рвал яблоки сорта «джонатан», уже нет. Как нет и того, кто ее сажал. За последние десять лет дом из красного кирпича на Первомайской осиротел дважды: в 2017-м не стало Симы, бабушки Аиды, а еще раньше, в 2010-м, умер под этой самой яблоней Таймураз. Потеряв самых близких людей, Лариса с Аидой остались вдвоем.
Аида сидит на лавке и рассказывает, как ей приходится дважды в день на маршрутках добираться из Беслана во Владикавказ и обратно. Учеба на стоматологическом в СОГМА (Северо-Осетинская государственная медицинская академия) отнимает практически все время. На мой вопрос, есть ли у 21-летней красавицы тайный или официальный жених, Аида фыркает. Какой жених?! Не встречала пока такого, чтобы…
Я ворчу на Ларису за то, что она накопила долги по коммуналке, и лезу на табурет в ванной, чтобы починить сломанные жалюзи. Аида ехидничает про хмурое небо, которое обещает дождь; мать снова останется дома и даже прогуляться по городку не захочет. Опять вечер у телевизора…
Жизнь двух моих героинь замкнулась и медленно движется по однообразной орбите: учеба-работа-дом. Они не путешествуют за границу. Не устраивают шумных рекламных кампаний. Не участвуют в общественной жизни города, республики или страны. Ни одна не вышла замуж, не выиграла в лотерею, не побила какой-нибудь удивительный рекорд, не участвовала в президентской гонке, не возглавила ни политическую партию, ни общественное движение. Вся прелесть ситуации в том, что они просто сражаются с жизнью и делают это настолько скромно и незаметно, что про них уже давно никто не вспоминает — лет четырнадцать точно!
Не активисты, не участники протестов, практически не общаются с прессой, не просят никаких привилегий, не пишут писем в Думу или Президенту… Нужно постоять в очереди в поликлинике? Стоим! И неважно, что кто-то рядом захлебывается в истерике: «Пропустите меня вперед, я жертва теракта!» Повысили тарифы на газ-электричество-воду? Платим! И в голову не придет бегать собирать справки и добиваться льгот. Две красивые, гордые, добрые, одинокие, но сильные женщины в слишком большом для двоих доме.
ЛарисаЭто чудо, я знаю. Что Аида не погибла (мне осколки вошли в ногу, ниже колена, но выше того места, где лежала ее голова). Если бы на сантиметр ниже…
Последствия ранений ощущаются у нас обеих до сих пор. Ни у меня, ни у дочери так и не извлекли все осколки. Иногда это дает о себе знать; металл шевелится, напоминает о себе… Странно, но папа вследствие теракта получил «стресс наоборот»: его диабет так «испугался», что уровень сахара снизился с 20 до 6 (впоследствии, правда, увеличился вновь). Удивительно! Вообще удивительно, что папа даже ноги не порезал, хотя там столько было битого стекла, осколков металла, и бежал он оттуда босым, не чуя ног…
Я никогда бы не подумала, что здесь, в Беслане, такое может быть. Всегда спокойно, сонно, провинциально, ничего ошеломительного или хоть сколько-нибудь необычного не происходит. Теперь понимаю, что никто ни от чего не застрахован. Особенно в нашей стране. Мой папа в 2005 году сказал на судебном процессе во Владикавказе: виноваты в произошедшем наши правоохранительные органы, милиция. Они проспали теракт и не смогли нас защитить.
Иногда я думаю: почему я выжила? Столько наших знакомых, друзей, соседей погибли или искалечены на всю жизнь… Мне жаль всех, кто погиб. Когда хоть и редко, но бываю в «Городе Ангелов» на могилах друзей и в спортзале, мне бывает ужасно… нельзя описать словами это чувство. Даже просто встречая в городе знакомых людей, у которых кто-то погиб, а я была с ними там, испытываю… чувство вины? Затрудняюсь…
Октябрь 2004, Аида позирует возле окна, сквозь которое она залезла обратно в спортзал.
Да, кошка пробежала между людьми. И эта кошка — черная. Однажды моя знакомая в плохую минуту кинула мне упрек: «Почему вы все трое живы, а у меня внук убит?» Мне совершенно нечего было ответить. Есть вопросы, на которые не существует ответов. И мне не нравится, когда люди сравнивают себя со мной в плане последствий теракта.
Я просто живу… Я ничего не забываю. Ни того, что произошло 15 лет назад, ни того, что после происходило со мной, с нами обеими. Но я не должна жить в трауре, словно мы согрешили, сумев спастись и выжить. Я уверена, что выжила для того, чтобы никогда такого больше не испытать, не видеть, и чтобы знать: это больше не повторится.
P. S. «Мы с тобой одни, хотя со всеми. Да, конечно, сложно, но еще возможно…»
М. Ржевская, «Когда я стану кошкой…»
Приложение: 2019. Аида возле окна, сквозь которое она залезла обратно в спортзал.
Автор